Евгений Евтушенко , 'Ольховая сережка', перевод на английский Алик Вагапов
'The catkin from an alder-tree', Yevgeny Yevtushenko, Translated by Alec Vagapov
The instant a catkin
falls down on my palm from an alder
or when a cuckoo
gives a call, through the thunder of train,
attempting to give explanation to living
I ponder
and find it impossible
to understand and explain.
Reducing oneself
to a speck of a star-dust is trivial,
but certainly wiser
than being affectedly great,
and knowing one's smallness
is neither disgrace nor an evil,
it only implies our knowledge
of greatness of fate.
The alder-tree catkin is light
and so airy and fluffy;
you blow it away, —
and the world will go wrong overnight.
Our life doesn't seem
to be petty and trifling
for nothing in it is a trifle
and nothing is slight.
The alder-tree catkin
is greater than any prediction,
and he who has quietly broken it
won't be the same.
We cannot change everything now
by our volition,
the world tends to change anyway
with the change of ourselves.
And so we transform
to assume quite a different essence
and go on a voyage
to a desolate land, far from home,
we don't even notice
and don't realize our presence
on board an entirely different ship,
in a storm.
And when you are seized
with a feeling of hopeless remoteness,
away from the shores
where the sunrise amazed you at dawn,
my dear good friend, don't despair
and please don't be hopeless, —
believe in the black frightening harbors,
so strange and unknown.
A place, when remote, may be frightening
but not when it's near.
There's everything there:
eyes, voices, the lights and the sun...
As you get accustomed
the creak of the shadowy pier
will tell you that there're can be more
piers and harbors than one.
Your soul clears up,
with no malice against the conversion.
Forgive all your friends
that betrayed you, or misunderstood.
Forgive your beloved one
if you don't enjoy her affection,
allow her to fly off your palm
like a catkin, for good.
And don't put your trust in a harbor
that gets too officious.
An endless and harbourless vast
is what you must have on the brain.
If something should keep you pinned down
just get off the hinges
And go
on a lasting disconsolate voyage once again.
«Whenever will he come to reason?» —
some people may grumble.
You don't have to worry,
you know that one cannot please all.
The saying that «all things must pass»
is a treacherous babble
if all things must pass,
then it isn't worth living at all.
What can't be explained
isn't really absolute nonsense.
So don't be embarrassed
by revaluation of things, —
There won't be a fall nor a rise
in the prices of our life since
the price of a thing of no value
remains as it is
...Now why do I say it?
Because a cuckoo, silly liar,
predicts
that I'm going to live a long life
Now why do I say it?
Well, there is an alder-tree flower,
a catkin, which, quivering,
rests on my palm as if live...
Уронит ли ветер
в ладони сережку ольховую,
начнет ли кукушка
сквозь крик поездов куковать,
задумаюсь вновь,
и, как нанятый, жизнь истолковываю
и вновь прихожу
к невозможности истолковать.
Себя низвести
до пылиночки в звездной туманности,
конечно, старо,
но поддельных величий умней,
и нет униженья
в осознанной собственной малости —
величие жизни
печально осознанно в ней.
Сережка ольховая,
легкая, будто пуховая,
но сдунешь ее —
все окажется в мире не так,
а, видимо, жизнь
не такая уж вещь пустяковая,
когда в ней ничто
не похоже на просто пустяк.
Сережка ольховая
выше любого пророчества.
Тот станет другим,
кто тихонько ее разломил.
Пусть нам не дано
изменить все немедля, как хочется, —
когда изменяемся мы,
изменяется мир.
И мы переходим
в какое-то новое качество
и вдаль отплываем
к неведомой новой земле,
и не замечаем,
что начали странно покачиваться
на новой воде
и совсем на другом корабле.
Когда возникает
беззвездное чувство отчаленности
от тех берегов,
где рассветы с надеждой встречал,
мой милый товарищ,
ей-богу, не надо отчаиваться —
поверь в неизвестный
пугающе черный причал.
Не страшно вблизи
то, что часто пугает нас издали.
Там тоже глаза, голоса,
огоньки сигарет.
Немножко обвыкнешь,
и скрип этой призрачной пристани
расскажет тебе,
что единственной пристани нет.
Яснеет душа,
переменами неозлобимая.
Друзей, не понявших
и даже предавших, — прости.
Прости и пойми,
если даже разлюбит любимая,
сережкой ольховой
с ладони ее отпусти.
И пристани новой не верь,
если станет прилипчивой.
Призванье твое —
беспричальная дальняя даль.
С шурупов сорвись,
если станешь привычно привинченный
и снова отчаль
и плыви по другую печаль.
Пускай говорят:
«Ну когда он и впрямь образумится!»
А ты не волнуйся —
всех сразу нельзя ублажить.
Презренный резон:
«Все уляжется, все образуется...»
Когда образуется все —
то и незачем жить.
И необъяснимое —
это совсем не бессмыслица.
Все переоценки
нимало смущать не должны, —
ведь жизни цена не понизится
и не повысится —
цена неизменна тому,
чему нету цены.
...С чего это я?
Да с того, что одна бестолковая
кукушка-болтушка
мне долгую жизнь ворожит.
С чего это я?
Да с того, что сережка ольховая
лежит на ладони и,
словно живая, дрожит